Владимир ЛЮБИЦКИЙ

ЛЮСЬКА

Новелла

Это странное существо появилось в доме летним воскресным утром 1956 года.
Дом наш, одноэтажный толстостенный особняк, наверное, принадлежал когда-то одному хозяину, и было в нём множество комнат. Но потом, видно, хозяина прищучили, дом разделили по справедливости — на пять или шесть квартир, между которыми только и остались косяки широких дверных проёмов, наглухо заложенных кирпичом. Вдобавок в правом крыле, если смотреть с улицы, поместилась парикмахерская. Три её узких окна были разрисованы кудрявыми женскими и щегольски причёсанными мужскими головами, вокруг которых затейливой вязью вились слова “шестимесячная завивка — перманент”. А три окна левого крыла были наши. По ночам и в жаркую летнюю пору они закрывались деревянными ставнями, и я, просыпаясь утром, видел, как по потолку расходились от них длинные чёрно-белые радиусы. Там, за ставнями, уже вовсю гомонила жизнь. Одни спешили в хлебный магазин, ютившийся в подслеповатом домике по соседству. Другие шумно торговались на стихийном базарчике, собиравшем на широкой лужайке между тротуаром и дорогой весёлых, неприжимистых хозяек окрестных огородов. Кто-то шагал по делам — “в город”, говорили они, хотя и сами жили в этом городе, и отнюдь не на окраине, но вся деловая жизнь протекала в самом центре, где находились учреждения, крупные магазины, два института, два кинотеатра, три парка — словом, всё, что составляло среду именно солидного, респектабельного обитания горожан, в отличие от преимущественно жилых кварталов с их щедрыми, уютно припылёнными садами и палисадниками, провинциально сибаритским духом безмятежности и добрососедства. И все люди, сновавшие там, за окном, отражались сейчас на потолке затемнённой комнаты полосатыми лучами, восходящими к узкому солнечному проёму между ставнями.
Мамы не было — наверное, она тоже по обыкновению выбежала на базарчик прикупить к воскресному завтраку молодой картошечки, ядрёной красной редиски, зелени, свежей сметаны для салата, и я, предвкушая это немудрёное, но излюбленное летнее пиршество, блаженно щурился с подушки на пробивавшиеся с улицы жёлтые пыльные лучи.
Потом я услышал, как открылась входная дверь, и догадавшись по голосам, что мама возвращалась не одна, притворился спящим.
— Вот он, мой сынуля! Полюбуйся! — горделиво сказала мама.

— Вла-дик! Ка-а-кой большой! — раздался над моей головой незнакомый хрипловатый голос. — Со-о-всем взрослый!
Тронутый такими восторгами, я не удержался и одним приоткрытым глазом попытался разглядеть их автора, но тут же был беспощадно разоблачён.
— Да он уже во сне кур видит! — воскликнула мама. — Ну-ка, вставай, лежебока! — и сдёрнула с меня старенькое марселевое одеяло.
Я заверещал благим матом и, углядев над собой существо женского пола, опрометью кинулся во вторую (и последнюю) комнату нашей утлой квартирки.
- Дай штаны! — воззвал я из-за закрытой двери к маме, которая вместе с гостьей хохотала надо мной.
Через некоторое время, приведя себя в более-менее пристойный вид, я вышел на люди.
- Это Люся, школьная моя подруга, — сказала мама.
И я остолбенел. То, что стояло передо мной, не могло быть маминой подругой. Оно вообще не могло быть подругой. Ничьей! Это было... Невесть что это было! На нём висел какой-то балахон немыслимого цвета и фасона. Волосы, всклокоченные, наверное, наподобие некоей причёски и окрашенные в ядовито-рыжий цвет, были такими редкими, что не могли даже прикрыть болезненно сизую кожу на маленькой круглой голове. Ярко-красный напомаженный рот раскрылся, вероятно, в улыбке, но ничего страшнее я раньше не видел: с одной стороны вверху сверкали жёлтые металлические зубы, с другой матово светились тоже металлические, но белые, спереди торчали несколько прокуренных до ржавчины собственных зубов, а между всем этим ассортиментом зияли чёрные пустые провалы.
- Здравствуй, Владик, — снова услыхал я хриплый утробный голос и увидел протянутую мне худую мосластую ладонь. — Ты меня не помнишь? А ведь я тебя маленьким на руках носила.
С трудом преодолев оцепенение, я наскоро ответил на приветствие и выскочил на крыльцо — благо, удобства у нас располагались в самой глубине двора.

===

Мама у меня была очень красивой. На старой, ещё довоенной фотокарточке она выделялась среди всех своих одноклассниц: высокая, стройная, с весёлыми бесенятами в карих глазах. Тугая толстая коса, уложенная вокруг головы, сияла от солнечных бликов как царская диадема. Из её рассказов я знал, что папа неистово её любил — и ревновал, хотя она, певунья и хохотунья, не давала к тому ни одного серьёзного повода. И всё же я, прислушиваясь к просыпавшемуся где-то внутри собственническому началу, хорошо понимал его: угрюмо подмечал устремлённые к

Скачать полный текст в формате RTF