старости. Если доживу. Я вздохнул: “Ну, давай, мам, выпей за меня, а я потом – за тебя. Ты у меня молодая, красивая...”. Она выпила и махнула свободной рукой: “Какое там! Сорок лет уже...”. “Не уже, а еще! Да я бы на месте...”. “Дурачок ты, – вздохнула мама, – как был дурачок, так и остался. Только я люблю тебя больше всего на свете”. Она прижала мою руку к щеке и заплакала. “Один ты у меня, и вот уезжаешь. Думаешь, мне не больно? Я неделю, как узнала, спать не могу. Грех сказать, но подумала даже, чтобы у тебя плоскостопие нашли, плоскостопых в армию не берут”. Я засмеялся и поцеловал маму в мокрую щеку. “Мама, я здоровый, сильный, умный, талантливый! Все будет хорошо! Я буду писать тебе письма – каждый день. Это будет роман – наш с тобой роман!”. Я посадил маму на автобус и спустился к набережной. У причала стоял пассажирский теплоход. Когда-то, в другой жизни, я на нем встретил Веру. И вдруг увидел ее в большом окне носового ресторана. И она увидела меня, потому что выскочила на палубу и назвала по имени. Потом мы сидели в ее тесной каютке без огня, пили вино, и я уже знал, что у нас будет то, о чем мечтали втайне и говорили вслух, как о несбыточном, преступном, невозможном. И оно свершилось в небывалой и счастливой полноте, только видел я в сумерках Анну, обнимал Анну, растворялся в Анне... Я не смог находиться в тесной каюте и выскочил на палубу, потом на причал. Была уже темная ночь, я сидел на тумбе, оглушенный своим роковым предательством и сумасшедшим счастьем, а плавкран, черпающий гравий со дна реки, то и дело освещал меня лучом прожектора, но ребята с крана вряд ли узнали в чудаке на тумбе того пацана с заброшенного причала, откуда давно уже не ходят пароходы на мою Зеленую пристань.

г. Новосибирск

Наталья ЛАЙДИНЕН

* * *

Не утешена тобою, недоласкана –
Я давным-давно живу чужими сказками,
Окна темные в домах разглядывая:
Неужели их любовь такая адовая?

А судьба кружит, метет порошею,
Вот еще одна унижена, заброшена,
Стонет, ранит встречных взглядом бешеным:
Недоласкана, бедняжка, не утешена...

Не желанные однажды будут – желчные,
Недолюбленно-обиженные женщины,
Вечно мстят, свои обиды выворачивая,
Раздевая, загляни в лицо: не плачет ли?

Одинокие, бредем в пурге, бесстрастные –
Не утешенные кем-то, недоласканные.
Тени рваные с глазами грустными –
Исковерканные бабы русские.

* * *

Ирине Одоевцевой

Платье синее со стразами,
Смех – муранского стекла!
Девочка зеленоглазая
Слишком многих увлекла;

По стихам порхнула бабочкой,
Муза – и сама поэт,
Трепетанью крыльев бантичных
Вечно – восемнадцать лет!

От восторга вздрогнув, ахнула:
– Он! Живое божество!
В веерах ресниц распахнутых –
Острый ум и озорство;

Всюду – море вдохновения,
Праздник легкого пера!
Встречи с мэтром, откровения
И баллады до утра;

В танцах – искра электричества!
– Быть в аду! – Сто раз права.
Прилежанью ученичества
Близок демон мастерства!

Память воплотится книгами,
Смерть – лишь старый шифоньер...
Ты, в воспоминаньях прыгая,
Радостно картавишь “р”;

Звонкая, рыжеволосая –
Беспокойною листвой
Разметавшаяся осенью
Между Сеной и Невой;

Растворилась в тьме сиреневой,
В тайнах, в прошлом волшебстве,
Словно том, закрыв серебряный
И непостижимый – век...

г. Москва