Валерия ОЛЮНИНА

ПРИБЛИЖЕНИЕ

ПРИБЛИЖЕНИЕ

Вспоминаются мне часто все съемные квартиры, долго скиталась наша молодая семья. И в каждой (а их было три) перед нашим вторжением умирали хозяйки. И в каждой находились молитвенники, эзотерическая и медицинская литература, иппликатор Кузнецова, массажные щётки, магнитные стельки, пропахшие горечью лекарств бутыльки! Конечно, эти бабушки молодость прожили весело и без ограничений: вместо Бога и Библии у них были вожди, его наместники или просто рангом пониже, дорогие леониды ильичи, их “курсы ВКП (б)” или “поднятые целины”. Наверное, ели и свинину, и водку пили – широко, по-русски. А когда стало невмоготу, объявили пост и стали ежедневно мерить давление.
Судьба щадила нас, запаха смерти в квартирах не было: бывшие хозяйки почему-то умирали вне дома. Дети забирали своих больных матерей, чтобы положить в больницу или выделить им комнату у себя, но матери их не обременяли. Годами жившие на ремиссии и сдернутые в одночасье с насиженных мест, они тихо уходили в течение нескольких недель.
Как только я узнавала об этом, бросалась в рассохшиеся комоды и кухонные шкафчики: нужно было придушить все эти флакончики с тошнотворными духами в матовом, неприятно запотевшем стекле. Нужно свернуть головы и солонкам, и почему-то не разбившимся за полвека молочникам, и бутылочкам с валокордином и йодом, лечившими чужое сердце и чужие раны, и всем-всем этим свидетелям немоей жизни, которая стала небытием, затхлым, липким, как бумага для ловли мух на несвежем прилавке советского магазина.

Моя неврастения мешает мне любить людей. Я ненавижу соседей изначально. И себя ненавижу за то, что у меня нет и никогда не будет американской бабушки, которая даст мне громадное наследство, чтобы я могла купить коттедж.
Это уже потом, трудно, как ростановская Роксана, я влюбляюсь в тех замечательных людей, без которых не проживешь. Но сначала мои соседи все с огромными носами. У них мерзкие дребезжащие или скрипучие милляровские голоса, шаркающая походка или вонючие сигареты. И самое ужасное: у всех есть телевизоры. У нас тоже есть телевизор, но к нему куплены наушники. Мы – не как они! Мы уважаем их право на тишину! Пусть они тоже купят наушники и не мешают нам жить!

Моя соседка тётя Рая явно не торопилась покупать наушники. Мало того, она плохо слышала и врубала телевизор так, что новости и петросяновские шутки без спросу, как пьяный мужик, рвались в наше жилище. Приближалась ночь, годовалая дочь орала из-за смены обстановки, да еще квартира была похожа на Казанский вокзал: чемоданы, коробки и тюки, тюки.
– Пожалуйста, сделайте потише, – постучала я к тёте Рае. – Тут, видно, бумажные стены?
– А что, громко, да? У меня телевизор хороший, “Samsung”. А ты что хотела? Дом такой! Я ночью слы

шу, как сосед храпит. Не-е-ет. Тише не услышу, – улыбаясь, отвечала тётя Рая.

– Вот сволочь, а! – объявила я мужу. – Мы, как цыгане последние, втроем должны ютиться в этой кибитке, а она, корова жирная, одна – в огромной трехкомнатной квартире!!!

На завтра мы поехали в магазин и взяли брестский ковер, пусть дешевый и депрессивный, как всё коричневое, зато большой, пять на три. Нас охватила жажда звукоизоляции. Мы, конечно, слышали, что самое лучшее в домашних условиях – это обклеить стены кассетами из-под яиц. Но жить в картонном бункере и уменьшать эту комнатку Раскольникова не хотелось. Шкафы и этажерки придвинулись к ненавистным пограничным кирпичам. На помощь им поспешили пенопластовые квадраты, ими народ вместо гипсовой лепнины украшает потолки, и еще один круглый ковер, который ни один дурак не повесит на стену, а бросит только на пол, для ребенка. Диван, эта несчастная жертва нашего безумия, всё ездил от стены к стене, как корабль, искал тихой гавани, пока, наконец, его дно не обвалилось.
Шли месяцы, Миткова вещала, Кармелита плакала, производила звезды ночная фабрика, народ рукоплескал, а Петросян всё шутил и шутил. Наша комната-пенал не состоялась.

Однажды мы с подругой, она живет двумя этажами выше, поехали развеяться в Москву. Тут позвонил мой муж и сказал, что у тёти Раи настоящий сабантуй. Что там куча народу, гармошка играет, рюмки звенят, частушки поются, и топот, топот стоит такой, что наш увечный диван подпрыгивает.
– Нет, ты представляешь, гадина какая, у нее три комнаты, но петь надо именно в той, где ребенок маленький спит по соседству! – кричал мне в ухо муж. – Я попросил чуть потише, мол, девочка спит. Её дочь сказала: “Ладно, уйдем в другую комнату”, а тётя Рая как заорет: “Да пошел он к черту! Пусть на улицу ведет гулять!” Всё! Эта жаба для меня взбесила. Я здороваться с ней не буду! – он бросил трубку.
Выставку смотреть уже не хотелось. Хотелось курить и немедленно ехать домой, ворваться к тёте Рае, перевернуть праздничный стол, сбросить с балкона гармошку и телевизор и под занавес дать ей по морде. Конечно, мы туда не поехали. Нас ждал еще шашлык из семги в “Артистическом кафе” и спектакль.
– Тань, а на гармошке-то кто играет? – спросила я подругу, потому что надо было что-то сказать.
– Внучок её любимый, Митенька. Он её один и терпит. Квартиру, может, хочет получить? Или любит

Скачать полный текст в формате RTF