стью, своим полным соответствием инструкции вызывал у Нины Викентьевны что-то вроде тихого восхищения: все, что надо, кипело, булькало, испарялось, охлаждалось и, наконец, осаждалось, оставляя на выходе точные граммы готового продукта, нуждающегося лишь в тщательной очистке при помощи активированного угля.
...За окном стояла глубокая ночь. Нина Викентьевна так увлеклась процессом, что первого звонка в дверь даже не услышала. Второй звонок – оглушительный, настойчивый – заставил ее окаменеть мгновенно до кончиков ушей. Очнулась она после третьего звонка и, с сухим газетным треском дернув на себя кухонную дверь, пошла открывать. “Вот так мне и надо. Этим и должно было кончиться...” – вспыхнула в голове Нины Викентьевны мысль пронзительная и беспощадная, но при виде милицейской фуражки в дверном проеме и эта мысль мгновенно съежилась и погасла.
– Старший лейтенант Пасько! – румяный с мороза паренек стрельнул ладонью к козырьку. – Доброй ночи, гражданочка, извините за беспокойство! Я смотрю – окна горят: значит, думаю, не спят, посчитал по окнам – выходит, ваша квартира... Фу-ты, навоняли, даже сюда запах поднимается! Соседи ваши, с первого этажа, Копыткины, самогон варят! Давно за ними следили и вот застукали, наконец. А где ж в такой час “понятых”-то достать? Я смотрю по окнам – вы не спите. Вы уж спуститесь со мной – будете “понятой”...

г. Москва

ДиН память

Велимир ХЛЕБНИКОВ

* * *

Детуся! Если устали глаза быть широкими,
Если согласны на имя “браток”,
Я, синеокий, клянуся
Высоко держать вашей жизни цветок.
Я ведь такой же, сорвался я с облака,
Много мне зла причиняли
За то, что не этот,
Всегда нелюдим,
Везде нелюдим.
Хочешь, мы будем брат и сестра,
Мы ведь в свободной земле свободные люди,
Сами законы творим, законов бояться не надо,
И лепим глину поступков.
Знаю, прекрасны вы, цветок голубого,
И мне хорошо и внезапно,
Когда говорите про сочи
И нежные ширятся очи.
Я, сомневавшийся долго во многом,
Вдруг я поверил навеки,
Что предначертано там,
Тщетно рубить дровосеку.
Много мы лишних слов избежим.
Просто я буду служить вам обедню,
Как волосатый священник с длинною гривой,
Пить голубые ручьи чистоты,
И страшных имен мы не будем бояться.

* * *

Русь, ты вся поцелуй на морозе!
Синеют ночные дорози,
Синею молнией слиты уста,
Синеют вместе тот и та.
Ночами молния взлетает
Порой из ласки пары уст.
И шубы вдруг проворно
Обегает,
Синея, молния без чувств.
А ночь блестит умно и черно.