Леон ФЛАУМ

ПОСЛЕДНЯЯ ШУТКА

— На Север!.. Никуда не деться!
Весна — и сердце на куски.
У нас на Север рвутся с детства
За рыжей гривою реки!..
Вчера вот тоже из конторы -
От сплетен и от сквозняков -
Очкастый мальчик, лет под сорок,
Со стула встал... и был таков...
Теперь в порту его ищите,
Ему теперь ветра поют!
О жены, жены,
Трепещите -
Льды нынче к Северу плывут!

Эти строки, посвященные Омску, принадлежат Вильяму Озолину. Но жил поэт, вынужденно, вдали от родного, воспетого в стихах города. Умер и похоронен в Барнауле. Роковой недуг в последний год отобрал не только силы у яркого поэта, отнял и большую часть голоса. Если бы вы слышали, как завораживающе он говорил, как великолепно, бархатно, пел он свои песни, как мог, когда плавал на рыбацких судах, перекричать даже море! Теперь от щедрого баритона ничего не осталось. И все-таки сам, сам поднимал ставшую такой тяжелой для него телефонную трубку:
— Слу... ша... ю...
— Что? Это ты, Виля? Что с тобой?
— Меня облучали. Атомная бомба. Хирург знаешь, как сказал? Трудно в леченье, легко в гробу.
Скончался дней через 10. Этот последний разговор остался ссадиной на сердце, эта самая шутка перед смертью. Она не была нечаянной, тем более, деланной бравадой. Такой человек.
Из писем омскому художнику и другу Виктору Александровичу Смирнову. (Мы их приводим с некоторыми сокращениями). “Витюшенька, привет! Тут, брат, такой “водковорот” происходил, вперемежку с работой, делами, суетой, что я уж не помню: писал ли тебе, и давно ли? Я книжку стихов подготовил с обложкой из Н. Третьякова. “Год быка” назвал. 19 ноября сдали её техредам, но уже без меня... Сейчас вроде бы вырулил. Первый день сегодня без хмеля начал. Озираюсь вокруг, — будто чего натворил или потерял. Ну, ты знаешь, как бывает! А на столе кипа писем — не отвеченных, стендик для хозмага обещал... ещё 10 кроссвордов про Шукшина нашему бюро пропаганды. Они к шукшинским дням хотят издать буклет для “гостей” праздника. Короче, — замот под завязку! Может сочинишь шукшинско-литературный кроссворд? Ты ведь увлекался этим. Если возьмешься, сделай и пришли, — вставим в сборник.
Как твой юбилейчик -междусобойчик прошел? Я, когда записную книжку и память в пивной потерял, то перенес твой день рождения с 12.11. на 12.12... Во как бывает! А дома что? Теща у нас уже месяца четыре живет. Володька притащил еще одну собачонку. Теперь у меня зверинец: два аквариума, два попугая, две собаки. С утра кормлю, выгуливаю, выпархиваю. Сын учится на гитаре играть (замучил меня!), ходит в бассейн, поступил на самбо. Уроки делать, естественно, некогда. Ира в школе пропадает. Старики кряхтят. Витя, ты же шрифтовик — асс! Черкни на письме букву К. Слово “кроссворды” мне

придется самому писать, а я разучился. Ну, а пока — жму, обнимаю. Твой (с похмелья!) Виля”.
В переписке есть фотографии. Мужественное лицо, однако, взгляд затуманен. Подпись: “Милый, Вить! Бросай пить! А то ить хочется жить!” Еще фото — с рюмкой и бутылкой “Старки”. На обороте: “Пейте “Старку” в любую погоду. По третьей тоже не закусываем”.
У автора посланий с их получателем немало общего. Один — поэт, сын омского поэта Яна Озолина, репрессированного в 1937 году. У второго отец репрессирован в те же судьбоносные тридцатые. Оба были единственными сыновьями. Ни братьев, ни сестер. Матери, не знающие, как свести концы с концами, замотанные. Оба испробовали военную и послевоенную голодуху. Ватажились с братвой, роившейся вокруг рынков и кинотеатра “Гигант”, где перед сеансом играли музыканты, пела солистка, продавали газводу и мороженое. Мороженое формовали у лотка, на глазах: толщина — сантиметр, диаметр — донышко стакана. Сверху и снизу — тонкие кружочки вафли. На чердаке “Гиганта” однажды выловили банду, которая убивала людей, делала из человечины котлеты и торговала ими на тех самых Слободском, Казачьем и Центральном рынках, где будущие близкие друзья бывали, пока не зная друг друга. А еще они вполне могли встретиться на Оми или Иртыше, где с весны до глубокой осени пропадали — купались, рыбачили, жгли костры. Берега захламлялись доставленным по рекам лесом. Но рыбы и раков хватало, если, конечно, улов не отберут.
Жили оба в районе омских Линий, которых у нас на петербургский манер косой десяток. А улиц Северных, таких же почти сплошняком деревянных, одноэтажных, как и Линии, почти сорок. Северные с Линиями с давних пор враждовали. Ватаги сходились, начинались драки “до кровянки”. Но, прерывая на время примечания, переходя к следующему письму Вильяма, приходится заметить, что художник — шрифтовик омского телевидения к моменту их интенсивной переписки, как он выражался, насобирал целый букет махровых заболеваний. Будучи совершенно одинок в лодке однокомнатной квартиры, вынужденный оставить работу, оформить инвалидность, В. Смирнов волей-неволей делил досуг с “телерундуком”. В частности, подвергся телевизионным сеансам небезызвестного всецелителя Алана Чумака. Якобы почувствовал некоторое их воздействие, о чем сообщал другу с наивным воодушевлением неисправимого однолюба. Надежды питают не только юношей, но и больных, дряхлеющих людей...
“Витюша, дорогой! Ну, здравствуй! Такое большое письмо от тебя получил. Рад, конечно. У нас тут тоже, как говорят древние греки, не без этого, но не так, конечно, как у вас, по части хронических заболеваний и хронического алкоголизма. Хотя после одного сеанса Чумака, после первых же 5 минут захотелось пива, а потом уже и вспомнить с трудом только могли. Так что теперь к телевизору боимся подойти, т.к. телегипноз у товарищей-экстрасенсов не целенаправленный, а — или радикулит вылечит, или в запой бросит. Вообще, дело опасное. Лето прошло страшно безалаберно. Опять же по причине внутренней неразберихи. Писал ли тебе, что выучился ездить на ЗАЗ-968М? С 1 июня, по сей день, наездил 2900 км. Причем, куда и зачем — остается непонятным. Ну, — в Казачий, ну — в Камень-на-Оби, ну — ещё куда-то. А зачем? Однажды пришел мне гонорар из издательства “Совпис” — 630 рублей. Это за воспоми

Скачать полный текст в формате RTF