Валентин КУРБАТОВ
У “ТРЕТЬЕГО”
Вот уж подлинно – правду знает только Бог, а все наши биографии и автобиографии, даже и просто перечисляющие даты и факты, – только сочинения большей или меньше достоверности (мы и в перечислении фактов знаем, какой опустить, а какой подчеркнуть).
Я думаю об этом, вспоминая пору своего знакомства с Виктором Петровичем Астафьевым.
Старые чусовляне, кто поближе к былым интеллигентным кругам и кто знавал молодых Астафьевых (в чусовские годы они сами первые хмыкнули бы над словами об “интеллигентных кругах”) могли прочитать впоследствии книги Виктора Петровича и его жены Марии Семеновны и увидеть, как различен их взгляд на одно и то же чусовское событие. Будто и не в одной семье и даже не в одни годы жили они там. А коли они, эти старые астафьевские товарищи, пустятся сами вспоминать, то у них выйдет и вовсе третье. И они по русской привычке легко укорят писателей в неправде, как укорял, бывало, Астафьева во всем сомневающийся Толстиков, знавший Виктора Петровича не одно десятилетие.
Что поделаешь – у всех разное зрение, и мы всегда видим мир с одного своего места. Со “своего места” вижу его и я. И тоже посмеиваюсь над нашей домашней мифологией. Так Виктор Петрович долго представлял меня, когда нам случалось бывать в гостях вместе, человеком, который “родился в Чусовом, как и моя Маня”. И как я ни упирался и ни напоминал, что в Чусовом жил только с 1947 года, а родился и начальное детство провел в ульяновской деревне, Виктор Петрович легко выбрасывал “эти пустяки” из головы, потому что ему милее было представлять, что мы с его “Маней” из одного города и “завелись в саже”. Как и любимый им пермский писатель Миша Голубков (Царство ему Небесное).
С Мишей мы познакомились поздно, года за два до его кончины, но в Чусовом побывать вместе успели, походили по его “Лисикам”, которые мне были тогда совершенно неведомы, как слишком дальняя от моей Больничной Горы “земля”. Покупались на Усьвинской Прорве, которую оба, оказывается, любили – только ходили к ней с разных сторон – он из в своих “Лисиков”, а я из-за Вильвенского (никто не говорил из-за “моста”, просто из-за Вильвенского – и всё).
Миша был веселым смешливым человеком, хорошим лесником, умелым охотником и близким Астафьеву даже и самим “устройством” дара писателя. Они дружили и во всякий приезд Виктора Петровича в Пермь и Чусовой непременно виделись. Да и останавливался Виктор Петрович часто именно у Голубковых.
Мы и с Виктором Петровичем познакомились поздно, когда ему уже было 50 лет, и я сам решил заняться писательством профессионально и оставил редакцию Псковской молодежной газеты, где работал до этого, что считалось прямым безумием, потому что в Пскове ни тогда не было, ни теперь нет ни издательства, ни журналов, где можно было бы перебиться разной мелкой работой.
В Пскове в ту пору (это был 1974 год) жил замечательный русский прозаик, прекрасный лирик Юрий
Николаевич Куранов. И вот его-то Виктор Петрович и пригласил в Вологду, где он тогда жил, на свое 50-летие. А уж Куранов – меня, чтобы вместе поглядеть Вологду. Ну, заодно и с Виктором Петровичем познакомиться, раз уж мы жили когда-то в одном Чусовом. К стыду своему, я почти ничего из Астафьева на ту пору не читал, гоняясь больше, по недостатку образования, за тонкостями Европы и выхватывая из Самиздата русскую философию Л.Карсавина и Л.Шестова, о. Павла Флоренского и о. Сергия Булгакова (читал, что попадалось, и читал как попало). Конспектировал Ницше и Ясперса, насматривал по галереям и музеям живопись, над которой недавно (из своего “передвижничества”) смеялся, метался по театральным премьерам. Жизнь была бедна, но не была унизительна, как сейчас – как-то хватало нищих моих денег доехать и до Ленинграда и до Москвы. Для того и с работы ушел, чтобы больше читать и видеть. Ну, и старая архитектура еще была предметом общего увлечения, и Вологду надо было видеть.
Поехали. А Астафьева чего было читать, если он у нас в 9-й школе выступал после выхода бедной маленькой книжки “До будущей весны”, вышедшей в Молотовском издательстве в 1953 году. Я сбежать с его выступления тогда не сбежал – слишком плотно перекрыли выходы учителя, но и слышать ничего не слышал. Знаем мы этих чусовских писателей, читывали в “Чусовском рабочем”, как того же Толстикова или Реутова.
Вероятно, это в русской провинции не переменится никогда. Ты можешь печататься в Москве, Питере, хоть в Париже, но свои только хмыкнут и решат, что или в Москве и Париже дураки, или это они “для экзотики” тебя печатают. А чего может написать человек, которого ты каждый день видишь в очереди за хлебом или с удочкой за Вильвенским?
А что он в Пермь переехал, а потом в Вологду, так мало ли как жизнь складывается. Я вон и сам в Пскове. А дар-то у него все равно Чусовской. При этом я почему думал так о его даре и не смотрел в зеркало – сам-то откуда?
И вот Виктор Петрович здоровается на вокзале с Курановым, а глядит почему-то на меня. Или мне кажется, что глядит, потому что один глаз у него после войны не видит, и никак не узнаешь без привычки, куда он смотрит. Да нет, оказывается, точно на меня, потому что вдруг говорит: “А не тебя ли это (я уже было ощетинился на “тебя”-то – мы, чусовские, гордые) я видел лет двадцать пять назад в Чусовом у третьего (тоже ведь никто не говорил “у магазина” а “у третьего” – и всё), собирающим летом с ребятишками окурки у железной дороги?
Скачать полный текст в формате RTF