Дмитрий РУМЯНЦЕВ

ОДИН ШАГ

ОДИН ШАГ

От страха до смеха, от смеха до страха –
кривлянье сатира, проклятье Аллаха,
Рабле или По, Бомарше или Брейгель,
напалм, или снег, или радуга в небе.
Пока человек заражен человеком:
рождается – страхом, спасается – смехом.

* * *

В грязной луже – звезда.
В вязком теле душа, словно червь –
проедает его изнутри миллионом мытарств,
чтоб потом принести
в жертву кольчатым духам земли.
Проживи и умри –
на земле, под землею. Над ней
облака – ватерлинией космоса снова легли.
Утони в черноземе, как краснофигурный сосуд –
словно летом гончарным судьбою тебя обожгли.
Через много веков: раскопают, отмоют, спасут.
Оболочка – себя ты измерил не глубже зеркал.
Отражение в луже – звезда,
а под ней – глинозем.
Перспектива – ты хочешь ее, сигарету достав,
ты провидишь: с какого конца порастает быльем
жизнь, которая с дымом выходит
сквозь алчущий рот,
или это – душа, рвется выйти на солнечный свет.
Мы не знаем о ней ничего –
слепорожденный крот,
в нас она до поры, по которой нас попросту – нет.
Не увидеть, в руках не вертеть нам,
надетым на ось
позвоночника – той, что внутри прожигает дыру,
той, которая если б ее нарекать довелось –
нареклась бы убийцею. Зная, что я не умру,
лицезреть ее лик до поры – несказанно боюсь.
Если б знать – кто она? –
смерть, где я, изменившись, продлюсь,
смерть, которая жизнь
заставляет надеждой дышать,
смерть, которая то же, что наша душа...

ГОЛОС

Говори, говори, убаюкай меня
этим мягким, гортанным и ровным;
изменяй, как движенье сухого огня,
мои губы, глаза и надбровья.
Пусть я буду лепиться и таять, как воск,
изгибаться, как хвост василиска.
Пусть пройду лабиринтом твой искренний мозг,
мыслью, тенью от плит обелиска,
где умрет мое прошлое, тело мое,
что тебя никогда не касалось.
Проникай в мое сердце, как воры в жилье,
укради – там немного осталось
из того, что меня заставляло смирять
гордость, спесь – и к ногам твоим бросить.
Я искал сотни раз – за тебя умирать.

Я терял тебя каждую осень!
Столько было небес, звездопадов, листвы,
столько падало в жадную землю.
Изменяй же меня – мои руки, черты,
брось в отвар сложноцветных календул.
Я – отара волос, я – сплетение рук,
сухожилий, твоих отражений...
Полюби же меня за священный испуг
оказаться в твоем положеньи...
Так суди и казни, и помилуй опять
поцелуем у гулкого дома,
перед тем как положишь – зерном прорастать
в кочевую постель глинозема.

ФЕВРАЛЬ

Мысль замерзает на лету
и опадает в виде снега.
На затуманенном мосту
фонарь нашарил круг ночлега.
Прохожий видит этот круг,
хватаясь за соломку света,
в открывшихся для взора, вдруг,
провалах космоса. Комета –
еще один из фонарей,
не вставших на причал у моста.
Прохожий, словно в створ дверей
в пространство, ставшее морозным
от черной пропасти вверху,
проходит, ежась неуютно.
Он понимает: мрак вдохнуть –
спугнуть, кружащую попутно,
частичку солнечного сна,
которым дышит город спящий.
Душа расплескана до дна –
в ней черен космос леденящий.
А потому притих февраль,
как перепуганная птица.
Но будут звезды и фонарь
через глаза во тьму сочиться.

г. Омск