Андрей КАРПОВ

ВОЙНА НАШЕГО РОДА

Тем, кто не вернулся.
И тем, кто ещё помнит.

Я родился почти через десять лет после войны. И о том, что она была, знал, кажется, с самого рождения.
Сначала от бабушки и её подруг, которые друг без дружки жить не могли, а наговориться за семьдесят лет и подавно.
В каждый будний день, когда корова была уже давно подоена, поросёнок и куры накормлены, посуда после завтрака перемыта и обедешний суп на печи уже варился, бабушка начинала поглядывать в окно в ожидании гостей.
Иногда она их, идущих по тротуарчику мимо палисадника, просматривала и о визите возвещала характерно щелкнувшая щеколда калитки. После этого раздавался ленивый гавк нашей собаки Пальмы, бабушка бросала быстрый взгляд в окно и тихим голосом, как бы успокаиваясь, что они всё же пришли, говорила:
– Ну, вот и Катерина идёт, – но имя могло быть другое, если первой приходила Глаша, Маруся или Агаша.
Бабки, одетые по последней моде того ещё века, в длинные тёмные юбки, с обязательным фартуком; куцые, сильно приталенные бархатные кацавейки с фонарями на рукавах и большими платками или шалями на головах, заходили, снимали манатки, одаривали нас с сестрой маленькими, но обязательными гостинцами, садились к столу и продолжали, начатый ими, наверное, ещё в молодости, бесконечный разговор про “ранешную жись”.
И в том разговоре, почти никогда не называлось годов, то есть их цифрового обозначения и весь разговор крутился возле войны.
Для бабушек их было две – ТА и ЭТА.
Любое воспоминание начиналось с определения времени – то ли это произошло до ТОЙ войны или ЭТОЙ; во время ТОЙ или ЭТОЙ или после них. Но было ещё какое-то, загадочное для нас с сестрой, время, о котором взрослые всегда говорили шепотом и после которого они все стали жить не в своих родных приленских деревнях, а “на посёлке”.
Со временем, я начал понимать, что ТА война, это когда, виденный мной в кино, Чапай в бурке на коне почём зря рубил шашкой беляков, а ЭТА – в которой мы с танками и самолётами, победили фашистов.
Но я ошибался с ТОЙ войной, потому что для безграмотных бабулек, родившихся в восьмидесятых годах девятнадцатого века, Гражданской войны не существовало, а была лишь долгая Первая мировая, на которую ушли их мужья и женихи, а уж кто там потом и за кого воевал, они не понимали.
Иногда в гости приходила, живущая в нашем посёлке, сестра отца – тётя Зоя или из ближайшего рудника приезжала другая сестра – тётя Лиза. И тогда, все воспоминания взрослых отталкивались только от ЭТОЙ войны и того непонятного времени.
Бывало, тётя Лиза приезжала к нам со всем своим семейством – мужем дядей Сашей, почти взрослым сыном Валей и двумя дочками Милой и Тамарой, которые были старше нас на пять-семь лет. Тогда в избе

поднимался гвалт, девчонки с удовольствием играли с нами, как с живыми куклами и мы были счастливы от того, что у нас есть такие старшие сёстры и совсем взрослый брат, которого мы с полным основанием можем называть на ты.
Зимой дядя Саша часто приезжал к нам один, когда был “на Базе по работе”. На одной или двух лошадях, запряженных, каждая в свои сани. Катал нас “на лошадке” и давал порулить, если мы были на улице или сгребал в охапку, если мы были дома.
В отличие от бойкой, похожей на колобок, тёти Лизы, дядя Саша был спокойным, тихим и, казалось, застенчивым. Его небольшие глаза, на чуть вытянутом лице всегда лучились добротой и лаской, а отсутствие носа, ничуть нас не пугало и не отталкивало. Всё, что когда-то им, было, находилось внутри лица и только кончик с ноздрями, похожий на какую-то пимпочку, торчал чуть сбоку.
Мы забирались к нему на колени, прижимались к пропахшей конским потом и навозом, его одежде и играли этой мягкой пимпочкой, точно так же, как потом играл ей наш младший брат и, в последствии, многочисленные внуки.
Дядя Саша обедал, собирался, говорил, что ему ещё надо заехать к Лёне и уезжал. А хорошего дядьку – дядю Лёню, мы тоже знали.

* * *
Ещё в те времена гуляли. Своей компанией – семей в шесть-семь. На праздники – по очереди, а по поводу – согласно виновника торжества.
Хорошо гуляли, не пьянствовали. С танцами, песнями и весельем.
Мне было лет пять, когда в раскрепощённом гомоне весёлого застолья, я заглянул в закрытую комнату, где на кровати, обнявшись, сидели два здоровых мужика и плакали навзрыд.
Но чья-то властная взрослая рука отдёрнула меня и закрыла перед носом дверь, а несильный подзатыльник указал на неправильность моих действий.
И мне казалось, что я ошибся, что большие дядьки не могут плакать как девчонки, но уже года через два, сам выводил из комнаты трёхлетнего брата, который стоял подле дяди Саши и дяди Лёни, гладил одного из них по коленке и уговаривал “не пакать”. А они его гладили по голове и от этого слёзы их, казалось, текли ещё сильнее.

Скачать полный текст в формате RTF