Леонид ШЕЛУДЬКО

КАНАТОХОДЕЦ

СТИХИ

Вошли, корректны и тихи.
Не били, не грубили.
Но арестованы стихи
однажды ночью были
и на допросе, на вопрос,
кому они служили,
твердили в дым от папирос:
“Мы жили,
просто жили...”

Но были в папках на столе
подколоты с усердьем
слова о Боге и добре
и вера в милосердье.
“Вы лживы, лживы и мертвы,
погрязшие во лжи, вы!”
“Мы живы” – плакали.
“Увы,
вы лживы. Лживы. Лживы”.

Поодиночке каждый стих
ломали в “одиночке”,
но не сводили вместе их,
изломанные строчки,
а, чтоб вернее полегли,
из книг костры палили
и лилипуты, как могли,
из литер пули лили.

Квадрат запятнанной земли,
шеренга караула.
К стене их вместе подвели.
Поставили под дула.
Явились судьи и врачи.
“По воле, не из мести,
а ну-ка, пуля, полечи!”
Они упали – вместе.

“Вы лгали людям много лет.
И мертвые вы – лживы!”
А все казалось, что в ответ
звучало:
“живы, живы!”

МАРСЕЛЬ–ОДЕССА
(1945 год, пароход из Марселя в Одессу)

Радостные лица,
белый пароход.
Ждет Москва-столица,
вся Россия ждет.
Возвращайтесь, братья,
сестры, сыновья,
к Матери в объятья,
в милые края!
Хороши Марсели,
Римы – красота,
но милее – семьи,
отчие места!

Город-порт Одесса.
И в короткий срок
унесут вас рельсы
прямо на восток.
Там тайга и скалы,
гиблые края.
Это – Забайкалье,
родина моя.
Русские ребята,
нет на вас вины.
Были вы, солдаты,
родине верны.
Станете – иначе.
Станете – “враги”.
В шахтах Букачачи
Бог вам помоги!

Чайки над водой,
батя – молодой...

* * *

Еще не сотканы снега
из нитей северного ветра,
еще игриво, в стиле “ретро”,
волна ласкает берега,
еще прошедшего не жаль,
а бабье лето, бабье лето
цветами поздними одето!
И лишь за горизонтом где-то
лучей холодного рассвета
ждут
одинокие
стога.

Не завтра, нет,
дохнет зимой.
Асфальт под окнами копают,
а листья землю осыпают,
как возвращаются домой,
и, чуть заметная, печаль
все больше силы обретает –
но как же быстро время тает,
о, как же быстро время тает,
как лист последний, улетает,
о, Боже мой,
о, Боже мой!

* * *

Горевал он, глядя на портретик:
“Полюбил – себе же на беду.
Для нее я буду вечно третьим,
третьим – в восемнадцатом ряду”.

А потом,
в кулак зажавший нервы,
приезжал, тихоня и простак.
Для нее он стал однажды первым.
А потом – единственным.
Вот так.