Анна-Нина КОВАЛЕНКО

СТАРАЯ ЦЫГАНКА

Однажды весной, последней весной в Надаровке, в деревню прибыл цыганский табор. Их мужчины быстренько распрягли лошадей и, отпустив пастись по огородам, куда-то подевались по своим цыганским делам, а красавицы-цыганки в сопровождении ребятишек засновали по домам с заученными монологами типа “позолоти ручку”, и, помню, моя сердобольная мама отпускала их щедро угостив и одарив... Во двор как-то бочком прошмыгнула Паша Горьян, сделала мне жест рукой: “Поди сюда”. Я подошла.
– Слушай... Там, за нашим домом, их кибитки... У костра одна старая цыганка, девчата из нашего класса к ней ходили – здорово гадает! Надо только принести ей сала, и чеснок можно, и она сказала Надьке Подосинниковой и Тоньке Ковток всё-всё, и кем будут работать, и когда – замуж, и сколько детей, и всё...
Мы суетливо зашагали по колючей шоссейке в сторону палаточного городка, сжимая в руках по куску прошлогоднего сала и чесночной головке... У костра хлопотала эта “старая цыганка”: то была, скорей, женщина без каких-то признаков возраста, статная загорелая, с двумя длинными чёрными косами из-под светлой косынки. Первой подошла к ней Паша. Цыганка взяла сало, чеснок, положила на чурбан рядом с костром и висящим над ним котелком; отвела Пашу в сторону и о чём-то с ней поговорила. Затем подошла сама ко мне, робко протягивающей на ладони свою дань, и по приближении её лицо как-то осветилось изнутри:
– Деточка... Скажу тебе одно: вернётся на Землю Великая Любовь... И к тебе придёт... И тогда будет тому семьсот тридцать лет, четыре года и ... месяцев (не расслышала, сколько месяцев)... В войну...
(“Что-о? Семьсот тридца...”)
– А?.. Работа (“Замуж”)... Дети?..
– Милая девочка... Работа, замуж, дети, – всё это не будет иметь никакого значения. Работа-замуж-дети, – говорю тебе, это совсем не важно. Забери свои чеснок, сало, – я должна благодарить Делоро* за великую честь видеть тебя. Иди и помни мои слова: придёт Великая Любовь.
Она замкнула протянутую к ней ладонь, поцеловала мой пропахший чесноком кулак и пиговаривая своё “Делоро, Делоро...” да что-то ещё по-цыгански, вернулась ворошить головешки потухающего костра под котелком с цыганским ужином...

– Что она тебе сказала? – любопытствовала Паша, которую ждали теперь в жизни два замужества и куча детей. Я мычала: “Да так, ничего особенного...”– чувствуя себя отныне носителем некоей тайны... Такая странная была эта старая цыганка! (Я даже имени её не знаю)...
Война... Есть война... Господи, а где твоя Великая Любовь? О Делоро, Делоро, пожалей ты наш бедный, разбросанный по всему свету народ!..**

г.Нью-Йорк

Рудольф ФУРМАН

в нью-йоркском сабвее
Не могу сказать, что жизнью измотан,
Но и никогда не снимал с нее пенки...
Эта тряска вагонная и дремота
Мне привычны стали в нью-йоркской подземке.

Из Бруклина в Манхеттен, туда и обратно
Совершаю поездки с острова на остров.
Не могу сказать, что всегда приятно,
Но и не встречал средь попутчиков монстров.

Публика обычная – всех рас и наций,
Познавшая по человеческому достоинству голод,
Выброшенная волнами всех эмиграций
В этот необыкновенный город.

Кто с работы, кто на работу,
Куда-то, зачем-то, есть и без цели...
Каждый нашел здесь свою свободу.
Написать бы о каждом из них бестселлер.

Может, и решусь когда-нибудь, созрею,
А пока не проспать бы свою остановку.
То ли усталость одолевает, то ли старею...
Следующая – моя... На изготовку!

г.Нью-Йорк

* Господи, Господь (цыг.)
** Ежедневная цыганская молитва (Н.К.)