Николай БЕЛЯЕВ
ЦВЕТОК ПО КЛИЧКЕ “ДЕКАБРИСТ”
НЕЗАБЫТАЯ ВИНА
Одноглазый Топчий взгляд орлиный
сохранил, придя из лагерей.
Стал в Казани некою былиной
он, Поэт, но – пьянь и прохиндей.
Приходя в суровый Дом печати,
в коридорах – рупь-другой стрелял,
тех, кто дань платил исправно, – кстати,
тем же бранным словом поливал...
А потом в пивной, не в лучшем виде,
людям декламировал стихи,
как он сам двоих вождей обидел,
и сидел за оные грехи.
Родом был из Харькова. При немцах –
в газетёнке местной, привлечён,
им – победу предвещал, конец – нам,
в чём и был позднее уличён.
Реабилитирован он не был.
Жил как ворон – черное крыло.
От стихов – не звона – правды требовал,
сам писал – не часто, чуть тепло...
Впрочем, были у него и строки
про военнопленную гармонь,
где мотив – щемящий и жестокий
по большому счёту был – не тронь!
И за это мы его и чтили,
и прощали то, что он бранит
всё, что мы в ту пору “сочинили”...
Нам казалось – он-то сотворит
что-нибудь ещё, где снова будет
правда, горечь, торжество любви...
Ну а время – время всех рассудит!
И не все же птицы – соловьи...
(Сам себя он называл великим,
памятник поставят! – утверждал. –
О поэтах судят не по книгам!
И металл во взгляде – убеждал...)
Виноват я перед ним. Халтурой
обозвал один его стишок,
и сказал: “Отсутствие культуры
не восполнишь надуваньем щёк...”
Трезвый – как он страшно распалился!
Завопил: “А ты... А ты – еврей!”
И, вскочив, поспешно удалился,
матерком добавив из дверей.
Дальше мы встречались, жили-были,
“Как живёшь?” – “Да ничего...” – “Привет!”
Нет, друг друга мы не полюбили.
Но любой поэт – всегда – Поэт.
Всем известен и финал житейский –
на дорогу выскочил, спеша,
угодил под “газик” милицейский...
В морге – принят был за алкаша
рядового, и опознан – только
через три или четыре дня.
Виноват я перед ним. Осколком
в теле – память мучает меня.
Тощая нелепая фигура
меряя шагами ад земной,
знала всё...
Какая там – культура!
Но всего не объяснишь тюрьмой...
* * *
Где-то в Томске или за Читой,
на Урале или на Амуре –
над водой, луною облитой,
он стоял, седые брови хмуря.
Изыскатель или буровик,
повидавший всякого в избытке,
сердце измочаливший старик,
одарил меня своей улыбкой.
Что в ней было? Пониманья свет?
Узнаванья – мы почти похожи!
Я спешил на поезд, он – вослед
помахал рукою, растревожил...
Может быть – у одного костра
мы когда-то угли ворошили,
спорили о чём-то до утра,
может – вместе по тайге кружили?
Не припомню - где-нибудь в пути
были песни, споры-разговоры,
он помог себя мне обрести,
одолеть и время и просторы?
Или перед ним я виноват
в чем-то важном – вроде как сломался,
из огня – увёл с собой солдат,
и в окопе – он один остался?
Вроде – нет, ведь я не воевал,
человек профессии смиренной,
я перо в чернильницу макал,
извлекал видения из пены.
Планы строил, чертежи чертил,
видел землю в плане и в разрезе,
в недрах штреки аммоналом бил,
узнавал свою руду в железе.
Передаст ли бедная строка,
жалкий плод моих полночных бдений,
тайну той улыбки старика,
просиявшей мне вослед из тени.