Александр СИЛАЕВ

АРМИЯ ГУТЭНТАКА

— Оформи его, Миша, — предложил Гутэнтак.
— Лады.
…Сначала они шли, поддерживая друг друга хохотом. Под ногами шелестела осенняя желтомуть, в небе болталось нежаркое солнышко. Светило освещало им путь. Гутэнтак был в чернокожаной “куртке героя”, Миша – так себе, в чем-то простом и белесоватом: полуплащ до колен, помятый и местами запачканный.
— Смотри, кошка, — говорил Гутэнтак, хохоча и подпрыгивая на месте.
— Мать мою, кошка, — смеялся и сгибался пополам Миша. – Господи, одуреть, живая кошка, ну не могу…
Он падал на землю, дергался и валялся. Катался, наклеивая на себя желтоватые и грязные листья. Поднимался — простой, семнадцатилетний. Со смехом вставал на ноги. Бросался догонять кошку. Та убегала. Миша опускался на четвереньки и пробовал лаять.
— Нормально, — говорил Гутэнтак. – Теперь вопрос на засыпку: что такое трансцендентальная апперцепция?
— Иди ты, — отмахивался Миша.
— Твою мать! – смеялся тот. – Так положено: стоя на четвереньках и хрюкая, ты должен отвечать магистру про апперцепцию. Ты моржовый хрен или юбер-бубер?
— Моржовый бубер. Назови хоть говном, только не оформляй.
— За ответ – пятерка, — торжественно возгласил Гутэнтак, подражая господину магистру.
Город не большой и не маленький: полмиллиона людей. Заводы. Фабрики. Театры. Десять Центров. Они заканчивали шестой, со шлагштоком Фиолетовой Рыси. Кругом висела погодка, приятная им обоим: осенняя слякоть, утро, российский бурелом и перекосяк. Бурелом – это беседки с вырванными досками, разбитые песочницы и заваленные печатными листами дворы. Перекосяк – это внешний мир. Перекосяк – стиль жизни людей. Можно сказать, душа.
На недоделанную “куртку героя” Гутентак прицепил четыре заглушки: на любовь, страх, музыку и водку. Миша щеголял единственным зеленоватым значком. Заурядным для воспитанника, на жалость.
Летом он прошел испытание: закрытый дворик, мастер ведет бомжа.
— Твой экзамен, Миша, — произнес Валентин Иванович. – Я сказал этому человеку, что если он убьет тебя, мы его отпустим. Он без оружия, не бойся. Давай. За всю историю проиграли только двое наших.
Он встал в защитную стойку. Его удар – смерть (это ясно, не может быть по другому – парень заканчивает обучение). Он оказывал уважение незнакомцу, полагая, что его удар бомжа – тоже смерть. В таком случае не рекомендовано нападать. Он покачивался в нижней, выставив вперед руки.
Бомж пошел на него.
Миша расхохотался. Теперь он ясно видел врага.
Он чувствовал энергию противника, ее вялость и спутанность. Он ощущал слабость мускулов за зеле

ной рубашкой. Он видел плохие нервы мужчины. Он предвидел скорость, с которой тот может нанести удар. И куда он может его нанести. И чем. Бомж не тренирован. Никогда и никем.
Бомж сыграл не по правилам. Подобрал металлическую трубу в пяти метрах.
— Убью! – заорал он.
Миша легко ушел, злая труба ударила воздух.
— Идиот, — ласково сказал он. – Положи палку, иди ко мне. Больно не будет.
Ребята стояли полукругом, просветленный Валентин Юдин одобрительно качал головой.
— Сука, — хрипел мужик.
— Я люблю всех, — сказал Миша. – Я люблю даже тебя. Но это судьба, понимаешь?
Мужик метнул трубу, очень сильно и точно для такого мужика, как он. Та просвистела рядом, Миша ушел и теперь был напротив чужой агрессии, тухлой, затухающей – он был. Тот ударил, попал на блок, открылся. Теперь он, резко и ладонью вперед. Вес тела в руке, а противник шел вперед, насаживал себя на мишино движение.
Тела соприкоснулись. Удар разбил мозг. Вместо носа – бесформенность, каша, кровь. Одно атакующее движение, и экзамен сдан.
— Молодец, — флегматично сказал Валентин Иванович. – Завтра можешь не приходить. Пиши текст, сдавай психологию…
Это был обычай Центров, к семнадцати полагалось убить. У Центров многое в традиции: заглушки и черный цвет, групповуха и медитации. Сдать роман – экзамен по литературе. Любой может написать роман. Желание, технологии, время. Скучно. Только вот убивать нескучно, признавались неоднократные чемпионы.
Сейчас у него восемьдесят две, а сто страниц установленная норма. Он писал фантастику про советские времена, раскручивая неомодерн в духе завуалированного постгуманизма. Речь шла о пионерах, упоенно собиравщих металлолом. Три малолетних отряда соревновались в борьбе за переходящее красное знамя. В перерыве кто-то поцеловал Машу. А другой пригласил в кино. Любовный треугольник на фоне несданного в срок железа. Пионер Николаев рыдал, когда его отряд потерял переходящий флаг. К нему подошла растроганная Маша… и т.д. Одним словом, забористое фэнтази, как сказал ему Гутэнтак. Не хватает гестаповцев, которые бы их пытали. Какие гестаповцы? – недоумевал он. Полагаются гестаповцы, хмуро объявил

Скачать полный текст в формате RTF