мол, уже не член союза, а он: я приглашен родственниками покойного. И стоит, ни на шаг в сторону, наверху, в актовом зале, у гроба. Зал битком, дышать нечем. На сцене — президиум: живешь — он же, помрешь — он же. Над гробом речи говорят, по-моему, даже Софронов. И такой звериной силы ненависть, повергающая воздух в столбняк, протянулась со сцены к солженицынской светящейся фокусом всего зала лысине, патриаршей рыжей бороде, губам, которые поцелуют лоб покойного, рукам, которые перекрестят, исполнив такой простой для этой земли, обязывающий и напрочь забытый ритуал. Мне надо на минуту выйти, провести товарища на панихиду, ждет на площади Восстания. Только встретил за углом, назад… Идем назад!
Вся неприметно шевелящаяся на задворках серыми полушубками бесовщина внезапно ожила, заполнила тротуары, перекрыла улицу Герцена на площади и по улице Наташи Кучиевской…
— Запрещено…
— Я же только вышел. Вот членская книжка…
— Запрещено, сказано?! Сейчас будет вынос…

===

Молчит, замерев, толпа. Молчит рядом со мной старенький Каверин, по брови погруженный в свою меховую шапку. Молчит Эмма Коржавин, которого вижу последний раз перед выездом из России: сдвинутая набок шапка с опущенными ушами, словно бы из осколков склеенные очки, фотоаппаратик, которым он тщетно пытался сфотографировать Солженицына, да мешали головы, плечи. Безнадежно кружился вокруг гигантского колеса самосвала с венками, примериваясь, как взобраться, затем и вовсе отказался от затеи, махнул рукой, замер.
Молчание длится. Странным оцепенением схвачена толпа. Неожиданно возникшее единство опять может лишь он нарушить, Солженицын: никто не сделает шага, пока он не тронется — ни мы, замершие вокруг, ни тем более те, которые пытаются вывести из себя волчий запах заграничными спреями (приказано: постов не покидать, пока в машину не сядет), выступают сегодня в роли писателей (чем не кладбищенский юмор?)
Самим своим присутствием, пугающей небоязнью он словно бы наложил наказание, епитимью на всех, замерших у могилы.
— Мама, пойдемте, — в тишине слышен его голос, обращенный к жене Твардовского…
Сдвинулись, облегченно завздыхали, разминаются, переговариваются да сговариваются — в ЦДЛ, на хоккейный матч, тут ведь рядышком, бегут к машинам и автобусам.
Ни одного дружинника, ни одного солдата. Как и не было. Только что в воздухе — запашок волчий…

Тойво РЯННЕЛЬ,

народный художник России

ВЕДУТ!

Какая дьявольская сила
Их гонит строем в никуда,
В полях безропотной России
Они исчезнут навсегда.
Запоминай, мой друг свидетель,
Какие страшные дела
Идут-бредут на белом свете,
И бьют навзрыд колокола.
И неужели воля божья
Благословила этот ад?!
Где свет свободе не поможет
И к правде нет путей назад?

Ссылка, 1937 год

Давид КУГУЛЬТИНОВ

народный поэт Калмыкии

* * *
Вас — множество, и вы, меня браня,
Пытаетесь направить ход событий.
Но слов, каких вы ждёте от меня,
Вам не услышать, — чем вы ни грозите!

Не в вашей власти совладать с душой!
Чем запугать её сегодня можно?
Ведь по сравненью с правдою большой
Все ваши наказанья так ничтожны!

Всё ж у меня пока что разум есть,
Чтоб светоч правды не сменять на малость,
И мужество пока ещё осталось,
Чтобы от вас все беды перенесть!

Норильлаг,
1946 год